Разумеется, первой моей реакцией была: «Пошленькая спекуляция на святом! Куда только смотрят... кто там смотреть куда-то должен? Как можно так размашисто — с Библией? С ней-то б надо как-то по струнке. Э-эх, буржуины бездуховные...» Тем не менее что-то мешало. Слишком хороши были музыка и картинка. За подкорку всё ж-ки просачивались. Какие-то сосочки в душе теребили.
Это уже потом, пережив приступы рассудка, разглядел я с улыбкой очевидности: всякое произведение есть лишь «комментарий на полях» Библии — и чем скандальнее, тем точнее к сердцу. Даже если создано оно до «нашей» эры. Чем размашистей хлещет по заумным щекам, тем ближе к правде. Библия — она ж ведь о жизни, о чём ещё? А вот жизнь — кажется, не всегда. Иногда она о смыслах, матерюшку их ети-поетивай)). Ну это так, вторая реакция.
А потом было слово. И слово, как всегда, было убого. Как и всё мужское — до тех пор, пока не соединится с женским внутри тебя. С уже воплощённой как-нибудь любовью. Тогда и рождается чудо. Тогда и вырастают глаза и уши. Тогда есть чему дышать, право слово.
Ведь наизусть же знакомые строки! "Too much Heavens in their Minds," скажем, — сетование Иуды. Сколько лет мимо ходил! А между тем, это диагноз бедолаге-человеку. На два тысячелетия вперёд, по меньшей мере. Что толку от Царствия небесного, если я запер его в пыльной кладовке ума? Жду его теперь? Ну жди-жди. Оно там уже в прошлом, как в него войдёшь, умник? Только через смерть разве — в самом животворящем смысле. Больше-то как ещё? Э-эх, профессура...
Или вот это, о чём мы вчера вспоминали — "Where do we start with a Man who is bigger, than John was when John did his baptism thing?" Вот ведь что важно: здесь речь-то не об Иисусе вообще. О каждом человеке — a man. Точнее — об Иисусе — в каждом. Потому что с любовью в сердце каждый — больше Иоанна в царстве будущего века, да? Каждый. И каждый из певцов-кайафистов — в том числе. И ведь каждый это чувствует. Они не поют о том, как убьют человека, нет. Они говорят прямо: "Where do we start WITH a Man" — где начинается наше (зачёркнуто) моё родство с Человеком?
Не зря же Иуда поёт: "I remember when this whole thing began
No talk of God then, we called you a man." Искариот понял, что Учитель явился показать размер и славу каждого человека. И родословную. И силу. И непричастность миру анн и кайаф. Но поняли это и Анна, и Кайафа.
А вот понял ли глубину своих стихов Тим Райс (зачёркнуто) — сэр Timothy Miles Bindon Rice? Надеюсь, что нет. Хочу верить, что тогда ещё совсем молодой поэт бросал штрихи размашисто, во всю душу, во все её сосочки. А, видимо, так и было: иначе зачем бы потом он влип в разум и взялся портить их, причёсывая и делая укладку? Зачем бы вырезал роскошную строчку Кайафы: "One thing I'll say for Him—Jesus is cool"?
Как бы то ни было, имеем что имеем: страстные мужские слова Тима Райса в объятиях нежной материи — музыки барона Эндрю Ллойда Уэббера. И союз этот, что твоё сердце, разгоняет жизнь — как и в описанные времена. Даром, что рождена опера спустя две тысячи лет
😉