«Историй всего четыре. И сколько бы времени нам ни осталось, мы будем пересказывать их — в том или ином виде». Так заключил Хорхе Луис Борхес короткое эссе «Четыре цикла». Эти четыре: 1. осада города («Илиада»), 2. возвращение домой («Одиссея»), 3. поиски сокровища (Ясон) и 4. самоубийство Бога.
А ведь что делает писатель? Не менее как заявляет исчерпывающий механизм антропной динамики! Движение человечества (а значит, и человека), говорит Борхес, возможно лишь по этим и никаким иным схемам. Человек либо осаждает/защищает обречённый город, либо возвращается домой, либо ищет сокровище, либо... не делает ничего, в то время как Бог убивает себя ради него. Интересно, чем вызвана категоричность аргентинца? Не узкий ли коридор оставляет он нам, не слишком ли тесны его врата человеку?
А что, если Хорхе намекает: речь идёт об одной и той же динамике — в четырёх аспектах? Что ж, обречённость города, поиски сокровища и возвращение домой вполне укладываются в единый процесс: скажем, Библия именно это и предлагает. Город, творение Каина со-потомки, предстаёт фигурой отпадения от истины, тогда как поиск (даже не нахождение — поиск!) Царствия Отца равен возвращению в него. Княжество-город и его соблазны выглядят средоточием промахов — того самого «всего», что нужно раздать, прежде чем следовать за Любовью...
Но что же делать с четвёртым сюжетом? Как может быть самоубийство Бога вписано в катарсическую историю человека?
Друзья, делитесь мыслями. Буду очень и очень признателен.
Спасибо!