«
Артурчик и раньше был человек не ахти, но с некоторых пор он и вовсе перестал «влезать хоть в какие-то ворота». Это — по его собственным оценкам. Оценки его злили, отчего Артурчик свирепел и ныл, всё дальше отклоняясь от того «хорошего человека», каким повадился себя считать. «Блин, ну ведь живут же люди нормально, — цедил он сквозь зубы, — чего-то пыхтят, делами заняты, чего ж со мной-то не так?..» По имени Артурчик не смог бы назвать никого сугубого, кто «жил бы нормально»: из каждой жизни топорщилась какая-то недопустимость, — но «так уж, для обобщения... все ведь живут как люди».
Семьи он так и не завёл, хотя количеством «распустившихся девичьих сердец» память его тешила весьма и весьма завидным. Распустившихся — в лучах его несмолкающей ласки, — утверждала память. Но любоваться всю жизнь одним цветком Артурчик не решился, а вместо этого, задним числом, считал себя этаким тренером счастья — выпускавшим в жизнь «совершенно подготовленных к любви» воспитанниц. Одной из них он не сморгнув оставил квартиру, за другую выплатил кредиты и отправил на лечение так и не состоявшуюся тёщу, долг третьей «выпускницы» закрывает до сих пор...
— Артурчик? Да, с Артурчиком было волшебно, — призналась нам выпускница. — Если не считать того, что он никак не хотел спускаться на землю. Всё где-то витал, стремился к красоте во всех мелочах. Посуду, там, мыл или полы — так чтобы до блеска, бельё гладил — чтоб ни единой морщинки, цветы... Ой, да что там, я ведь потом и от мужа стала того же требовать.
— Получилось?
— Не во всём, конечно. Но получилось, слава Богу. Если, говорю, мужчины умеют понимать женщину, то я хочу, чтоб мой мужчина понимал меня лучше других. Вот это «лучше других» для него — как красная тряпка, понимаете? Он у меня, правда, не богема, но живём нормально, не хуже других.
Артурчик ненавидел людей. Не так, конечно, чтобы там чего-нибудь, а прямо до скрежета зубов и пелены в глазах. Надо сказать, что, как и все не обременённые семьёй мужчины, он всё больше задумывался о природе зла, но как человек ленивый и честный, искал его истоки в себе самом.
— Артурчик пришёл ко мне на исповедь, затем являлся ещё и ещё, и всё с одним и тем же, — поведал нам игумен. — Его терзали последние страсти души, и я познакомил его с Откровением Иоанна, рассказал о четырёх всадниках и о том, что они значат в жизни человека.
Артурчик погрузился в Апокалипсис. «Я больной человек, — пришёл он к выводу. — Я накрутил на себя болезнь, первого всадника. Да, именно накрутил! Прибавил. Болезнь — она же всегда избыток. Недостаток не нуждается во враче, но избыток... Я нагрузил себя смыслами, смыслами, тоннами смыслов. Нагрузил потребностями, которые никогда не хотел удовлетворять. А других людей — блеском якобы удовлетворённых. Неудивительно, что дальше был всадник войны: пришла ненависть к этим самым „блестящим“ другим...»
Волны ненависти накатывали на Артурчика не часто: иногда после новостей, иногда после раздумий о красоте. В ней, ненависти, сквозила обида, он это чувствовал. Хуже, казалось ему, что он хотел её чувствовать.
— Артурчик — милейший человек! — оживилась в разговоре с нами консьержка. — Всегда обаятельный, всегда улыбнётся, назовёт по имени, спросит, как дела. Он здесь снимает квартиру... сейчас скажу... второй год уже, наверное, так вот побольше бы таких жильцов! Вон, видите, шкафчик с книгами? Сам купил, сам собрал, сам книжек нанёс, ещё и диффенбахию поставил.
— А с соседями он как?
— Нормально. А что, если с кем Артурчик сугубо сойдётся, так сразу не разлей вода. Будто всю жизнь дружили. То вон с Толиком из десятой машину разгружали, то с Ниниными детками гулять выйдет. Молодец ваш Артурчик, что там говорить. Всё у него нормально.
Артурчику становилось дико от одной мысли, что обида ему приятна. Наверное, только из-за обиды и возникала в нём ненависть — жуткая, до готовности бить наотмашь. «Нет, — говорил он себе, — нет, я не хочу обиды. Обида даёт привкус вины, а вины я не хочу. Понимаю ли я, что скатываюсь от ненависти к презрению? А кого мне обманывать, надо думать, понимаю. В презрении нет обиды, нет вины. Я не захочу бить наотмашь, зачем? Презирая, я захочу давить эту массу, как тараканов. Это уже всадник голода, это то, что заставляет класть массовые жертвы — и во все времена заставляло. Или что, кого здесь обманывать? Ненависть обезличивает и жертвует одним, презрение давит массы... Ну а потом? Потом — смерть, четвёртый всадник? Про это, что ли, у Иоанна? Когда уже не можешь не жертвовать — без цели, без обиды? Без смысла? Так здесь устроено? Вот в какой мрак я могу спуститься? Чтобы вывести... кого? А главное — куда?»
— Да хороший он парень, не лучше и не хуже других, — отмахнулся от нас человек, которого Артурчик указал как сугубого друга. — Чего пристали-то, всё у него нормально. Душевный, чистый, простой. Главное, терпеть умеет до конца, если где не так.
— Ну... дай-то Бог.
»